История одного рисунка

Соломон Михоэлс, рисунок неизвестного художника

Шел 1987 год. В Москве, после почти десятилетнего «сидения в отказе», началась эмиграция евреев в Израиль и Америку.

Однажды мне позвонил мой ближайший друг Михаил Фейнберг, получивший разрешение на выезд из России, и попросил, чтобы мы встретились втроем с его «подельником» Валентином Пульвером, также отказником и тоже собравшимся в дорогу.

«Подельничество» заключалось в том, что Михаил, высокоталантливый математик, в будущем создатель уникальных IT-продуктов для телекоммуникации и методик лечения онкологических заболеваний, и Валентин все «отказные» годы чинили частные автомобили, чтобы заработать на жизнь. Я тоже уже серьезно начал подумывать об отъезде, имея предложение возглавить музыкальное издательство в Нью-Джерси. Оказалось, что именно с этим и был связан их визит.

Они появились на пороге моей московской квартиры на Соколе с огромной картонной коробкой. Видя мое недоумение, Валентин рассказал, что он — внук композитора Льва Пульвера, о котором я знал как о музыкальном руководителе закрытого несколько десятилетний назад Государственного еврейского театра. Он раскрыл коробку и показал содержащиеся в ней нотные страницы. Я с еще большим недоумением посмотрел на них обоих. Михаил пояснил: «Ты уедешь в Америку и, возможно, сможешь это опубликовать». Валентин продолжил: «Деда почти не печатали, хотя он сочинил музыку почти ко всем спектаклям театра Михоэлса».

Это было мне понятно: по традиции музыка для драматических спектаклей в виде партитуры записывалась вручную в одном экземпляре, потом из нее выделялись партии («голоса») для каждого из оркестровых инструментов, и в таком — рукописном — виде произведения и существовали. Валентин снова достал пачку исписанных нотных страниц, и на пол выпал сложенный втрое обрывок бумаги, на который сначала не обратили внимания.

Я с интересом и даже трепетом взял в руки пачку разрозненных нотных страниц, явно принадлежащих разным сочинениям. Очнувшись, я поинтересовался, как эти раритеты попадут в Америку и вообще будут вывезены из России. Тут слово взял Михаил. За десять лет пребывания в отказе, по его словам, он приобрел хорошего знакомого, очень достойного человека — сотрудника американского посольства, который обещал переправить ящик и доставить в то место, где я буду жить и работать.

Складывая нотные страницы обратно в ящик, я наконец обратил внимание на лежащую на полу бумагу не нотного формата. Я поднял ее и, развернув, положил на стол неровно оторванный от большого листа обрывок, на котором карандашом была дважды нарисована голова Михоэлса, точно повторявшая все штрихи, только нижнее изображение было побольше, другое — верхнее — поменьше. Соединяла их одна жирная линия, как будто отсекавшая голову. Рисунок был выполнен в несколько шаржированной манере, но производил очень солидное впечатление. Валентин взял в руки листок и, протягивая мне, сказал: «Возьми себе на память. Ведь тебе предстоит напечатать музыку деда, можно сказать, заново ее открыть…»

Начался новый отсчет времени, а точнее следующих 50 лет. Оказалось, что у истории этой несколько продолжений.

В 1987 году отбыли в Америку Михаил Фейнберг и Валентин Пульвер. Я уехал двумя годами позже. Как и предполагалось, я начал работать в музыкальном издательстве Paganiniana в Нью-Джерси. Честно говоря, про визит в Москве я забыл. Тем более, что ящик с нотами до меня не дошел, точнее, он вообще пропал, как и «весьма достойный» сотрудник американского посольства, прихвативший заодно и коллекционное ружье Михаила. Ни дипломата, ни рукописи Льва Пульвера найти не удалось. Понятно, что исправить историческую несправедливость и открыть миру красоту творений Льва Пульвера мне не посчастливилось…

Несколько лет назад, когда я начал заниматься поиском артефактов, принадлежащих задуманному мною проекту «Сохранение наследия идиш-культуры», я узнал, что в Иерусалимскую библиотеку некоторое время назад поступили разрозненные фрагменты сочинений Пульвера. Это некоторым образом опровергало утверждение Википедии, что, дескать, произведения Льва Пульвера не сохранились.

Но настоящая удача ждала меня, когда я обнаружил в архивах Музея музыкальной культуры в Москве 66(!) полных многостраничных партитур Льва Пульвера. Это была поистине сенсация — найти не просто музыку, которую можно сегодня снова исполнять, но, по сути, едва ли не полную музыкальную основу спектаклей Московского ГОСЕТа.

Как напоминание об этой почти детективной истории у меня хранится набросок головы Соломона Михоэлса. Установить, кто был автором рисунка, мне не удалось. Тот факт, что он оказался среди нот, которые были не только фрагментами сочинений Пульвера, но и принадлежали ему лично, подталкивал к версии, что автором мог быть кто-то из художников, работавших в ГОСЕТе. Таковыми были и Шагал, и Альтман, и Тышлер, и Фальк. Но манера, в которой был сделан рисунок, не выдавала стиль ни одного из них, хотя автором был, безусловно, профессиональный и очень талантливый рисовальщик.

Был и еще один вопрос без ответа: когда точно рисунок был сделан.

Возможно, художник создал его по памяти сразу после зверского убийства Михоэлса в Минске в 1948 году, с которого началась развязанная Сталиным в конце 40-х — начале 50-х гг. антисемитская кампания. Закончилась она закрытием ГОСЕТа и расстрелом членов Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), который до своей гибели возглавлял Михоэлс. А может, набросок был выполнен «с натуры» во время одной из репетиций, которую вел Михоэлс. А жирная линия, создающая впечатление отрубленной головы великого артиста и гражданина, коим был Соломон Михоэлс, это провидческое предвидение его трагической смерти интуицией анонимного художника.

 М. Зильберквит